Дело ясное. Однако за кажущейся легкостью побед Плевако в суде стояла не только его природная ораторская одаренность, но, главным образом, тщательная подготовка к каждому уголовному и гражданскому процессу, глубокое изучение всех обстоятельств дела, всесторонний анализ доказательств обвинения, показаний подсудимых и свидетелей. Его речи отличались психологической глубиной и житейской мудростью. “Плевако подходит к пюпитру, полминуты в упор глядит на присяжных и начинает говорить. Речь его ровна, мягка, искренна… Образных выражений, хороших мыслей и других красот многое множество… Дикция лезет в самую душу, из глаз глядит огонь… Сколько бы Плевако ни говорил, его всегда без скуки слушать можно…” — писал выдающийся русский писатель Антон Павлович Чехов. “Дуракам и гениям закон не писан: то, за что заклеймили бы обыкновенного среднего человека, совершенно сходит с рук людям силы, поскольку эта сила проявляется в тех или иных выдающихся их качествах”. Это тоже о Плевако, но из ироничного фельетона Александра Серафимовича “Закон Плевако”, опубликованного в 1902 году. Хотя лучше всего профессиональные приемы и неповторимый стиль обращения с судьями и присяжными заседателями характеризуют собственные высказывания великого адвоката.

Из судебных речей по делам о массовых беспорядках

1897 год, дело рабочих Коншинской фабрики г. Серпухова по обвинению в участии в экономической стачке, разгроме ряда квартир высших фабричных служащих и в нанесении им побоев, а также в призывах к приостановлению работы на соседней фабрике.

Совершено деяние беззаконное и нетерпимое, — преступником была толпа. А судят не толпу, а несколько десятков лиц, замеченных в толпе. Это тоже своего рода толпа, но уже другая, маленькая. Ту образовали массовые инстинкты, эту — следователи, обвинители.

Толпа — это фактически существующее юридическое лицо. Гражданские законы не дают ей никаких прав, но 14-й и 15-й томы [Свод законов Российской Империи] делают ей честь, внося ее имя на свои страницы. В первом — толпе советуется расходиться по приглашению городовых и чинно, держась правой стороны, чтобы не мешать друг другу, идти к своим домам (ст. 113, т. XIV Свода Законов). Второй — грозит толпе карами закона.

Толпа — стихия, ничего общего не имеющая с отдельными лицами, в нее вошедшими.

У вас, господа коронные судьи, масса опыта, — не к вам слово мое: не напоминать вам, а учиться у вас должны мы, младшие служители правосудия. Вы выработали для себя строго установленные приемы, точно колеи на широкой дороге, по которой гладко и ровно идет к цели судейское мышление. 

<…> Я прошу носителей этого непосредственного миропонимания (обращение к присяжным) не выезжать колесами в соблазняющие своей прямолинейностью колеи судейского опыта, а всеми силами отстаивать житейское значение фактов дела.

Только рассмотрением улик, выясняющих намерения и поступки отдельных участников толпы, вы [присяжные] выполните требование закона, и кара ваша обрушится на лиц не за бытие в толпе, а за ношение в себе первичных, заразных миазм, превратившихся в эпидемию, по законам, подмеченным изучающими психологию масс.

Там, во 2-м томе (Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года) под ст. ст. 82—83 вы (обращение к присяжным) найдете исчерпывающую вопрос аргументацию за наказуемость скопищ особливыми карами лишь в исключительных, статьей перечисленных, случаях; там приведено ценное мнение светила французской юриспруденции Heii о границах общеопасного и просто буйного массового беспорядка. Прочитайте эти страницы.

Чудные часы предстоит пережить вам, господа судьи. Вы можете при свете милосердия и закона избавить от кар неповинного и ослабить узы несчастных, виноватых не столько злой волей, сколько нерадостными условиями своей жизни. Будьте снисходительны! 

(Примечание: все подсудимые были осуждены в соответствии с обвинительным заключением.)

1880 год, дело 34-х крестьян села Люторич Тульской губернии по обвинению в оказании сопротивления судебному приставу, описывавшего имущество в счет взыскания 8218 руб. 29 коп. за аренду земли у помещика, которые, по утверждению общины, уже были заплачены.

Среди обстоятельств, подобных настоящему, мутился разум целых народов. Как не спутаться забитому уму нашего крестья­нина?! Вы (обращение к сословным представителям в суде) лучше меня знаете это и не забудьте дать ему место при по­становке приговора.

Верю я, глубоко верю, что сегодняшний день в летописях рус­ского правосудия не будет днем, за который покраснеет общество, разбитое в своей надежде на господство правды в русском суде. 

Нет, вы не осудите их. Мученики терпения, страстотерпцы труда беспросветного найдут себе защиту под сенью суда и закона. Вы пощадите их.

(Примечание: трое крестьян были присуждены к 4-месячному тюремному заключе­нию, одна крестьянка к однодневному, а еще один подсудимый — к штрафу, а в случае несостоятельности — к аресту, остальные — оправданы.)

О тонкостях адвокатской профессии

Профессия дает нам известные привычки, которые идут от на­шего труда. Как у кузнеца от работы остаются следы на его мозо­листых руках, так и у нас, защитников, защитительная жилка все­гда остается нашим свойством не потому, что мы хотим отрицать всякую правду и строгость, но потому, что мы видим в подсуди­мых по преимуществу людей, которым мы сострадаем, прощаем и о которых мы сожалеем <…> Нужно только уметь поставить пределы того чувства к под­судимому, о котором я говорил, и чувства справедливости к тому человеку, который страдает (1882 год, дело супружеской четы Семена и Марии Замятниных, обвиняемых в вымогательстве. Плевако представлял пострадавшего). 

Как это обыкновенно делают защитники, я по настоящему делу прочитал бумаги, беседовал с подсудимым и вызвал его на искреннюю исповедь души, прислушался к доказательствам и составил себе программу, заметки, о чем, как, что и зачем говорить пред вами. Думалось и догадывалось, о чем будет говорить прокурор, на что будет особенно ударять, где в нашем деле будет место горячему спору, — и свои мысли держал я про запас, чтобы на его слово был ответ, на его удар — отражение (1883 год, дело князя Г.И. Грузинского, обвиняемого в умышленном убийстве любовника жены Э.Ф. Шмидта). 

Масса сведений, нам сообщенных, пора­зительна, но она не вся идет к делу; попытка воспользоваться ими всеми была бы даже ошибочной. Подобно скульптору, стоящему перед глыбой мрамора, адвокат должен угадать, какое цельное, говорящее уму и сердцу, живое, жизненное создание воспроизвести из данного материала, и, угадав, смело своим резцом отсекать не­нужное, как массу мертвой материи (1884 год, дело Н.А. Булах по обвинению в доведении А.В.Мазуриной до “полного идиотизма” с целью завладения ее наследственным капиталом. Плевако выступал в качестве представителя гражданского истца).

Защита, господа судьи, не должна самоуверенно ограничить свое слово отрицанием вины. Она должна смирить себя и предполо­жить, что ей не удастся перелить в вашу душу ее убеждения о не­винности подсудимых. Она должна, на случай признания фактов совершившимися и преступными, указать на такие данные, которые в глазах всякого судьи, у которого сердце бьется по-человечески и не зачерствела душа в пошлостях жизни, ведут к снисхождению и даже к чрезвычайному невменению при наличности вины (1880 год, дело крестьян села Люторич).

Не думайте, что я уклонюсь в сторону от целей правильно понятой защиты; не бойтесь, что увлекусь публицистическим интересом предложенного вашему суду дела, перейду пределы судебного диспута. Чувство меры удержит меня. Оно внушает мне, что 34 подсудимых, — да и не 34, а один человек, — могут требовать, чтобы я не делал из их спины той площадки, на которой просторно можно разгуливать и декламировать темы из области общественных вопросов, оставив на произвол судьбы то, что должно всецело овла­деть моими силами, — заботу о будущности подсудимых, заботу о том, чтобы отклонить или умалить удары, направленные на голо­вы этих несчастных грозой карающего закона (1880, дело крестьян села Люторич).

Между обвинением и подсудимым в настоящем деле нет места для захватывающей дух борьбы, для непримиримого спора. Подсудимый [офицер А.М. Бартенев застрелил свою любовницу по ее же просьбе], сознавшийся на предварительном следствии, подтвердил без всяких отклонений свое слово и здесь, на суде. Это упрощает задачу защиты, суживает объем ее, ограничивая ее доводы теми, которые по данным делам могут влиять лишь на меру и степень заслуженной подсудимым кары (1891 год, дело об убийстве артистки Марии Висновской).

О прокурорах и обвинении

Прокурор имел в виду одну цель: разъяснить дело — вино­ват или невиноват Карицкий и во имя обвинения, по свойству своей обязанности, односторонне группировал факты и выводы (1868 год, дело Дмитриевой и Каструбо-Карицкого, обвиняемых в краже про­центных бумаг и в незаконном проведении аборта).

Документы прочитаны, свидетели выслушаны, обвинитель ска­зал свое слово — мягкое, гуманное, а потому и более опасное для дела… (Декабрь 1880, дело крестьян села Люторич.)Обвинитель согласится со мной, что я был прав, сказав, что между нами нет непримиримых противоречий. Он требует справедливого приговора, — я напоминаю и ходатайствую о сочетании в нем правды с милосердием, долга судьи с прекрасными обязанностями человеколюбия (1891 год, дело об убийстве артистки Марии Висновской).

Обвинение ошиблось в пользовании одним бесспорно умным правилом практической юриспруденции. Оно гласит, что при иссле­довании какого-либо преступления самое вероятное направление для следователя — в сторону заинтересованных в преступлении. Да, это так; но если предполагается несколько заинтересован­ных, то, прежде чем остановиться на всех, надо выяснить природу преступления: таково ли оно по данной форме совершения, что тре­бует участия нескольких воль и сил <…> Только положительные данные могут заставить власть привлечь группу, без них же природа содеянного зла не оправдывает общего подо­зрения (1890 год, дело Александры Максименко, обвиняемой в отравлении мужа).

О законе, справедливости и милосердии

Оканчивая мое обвинительное слово, я жду вашего (обращение к присяжным) решения. Думаю, что вы сознаете, что дело правосудия есть дело великое. Надеюсь, что мне, как вашему собрату по стране, не придется кра­снеть за вас, что вы сознаете, что нужно давать руку помощи упав­шему, поднять грешника кающегося, оказать милость страждущему. Но, милуя грешника, не давайте ему пользоваться плодами греха! (1882 год, дело супружеской четы семена и Марии Замятниных, обвиняемых в вымогательстве. Плевако представлял пострадавшего.)

Наделы [выделенные крестьянам в аренду помещиком] в имениях графа согласны с буквой закона; требовать от него большего во имя идеального права нельзя. Для тех людей, которые не знают долга выше предписанного законом, которые не чуют, что закон — это минимум правды, над которой высится иной идеал, иной долг, внятный только нравственному чувству, — для тех людей факт данного надела — факт безупреч­ный, полная мера обязанностей графа к крестьянам, чуждая всяко­го захвата и вреда. (1880 год, дело крестьян села Люторич).

Законодатель знает, что есть случаи, когда интересы высшей спра­ведливости устраняют применение закона. Законодатель знает, что есть случаи, когда мерить мерой закона, значит — смеяться над за­коном и совершать публично акт беззакония (1880 год, дело крестьян села Люторич).

Господа, обществу нуж­но правосудие; правосудие же должно карать тех, чья вина дока­зана на суде. Общество не нуждается, чтобы для потехи одних и на страх другим, время от времени произносили обвинения против сильных мира, хотя бы за ними не было никакой вины. Теория, проповедующая, что изредка необходимо прозвучать цепями осужденных, изредка необходимо наполнять тюрьмы жертвами, недостойна нашего времени. Вы не поддадитесь ей” (1886 год, дело Дмитриевой и Каструбо-Карицкого, обвиняемых в краже про­центных бумаг и в незаконном проведении аборта).

Правосудие — вовсе не путь, которым, как жребием, выде­ляется из общества жертва возмездия за совершившиеся грехи, очищение лежащего на обществе подозрения (1890 год, дело Александры Максименко, обвиняемой в отравлении мужа).

Не умаляйте силы улик, но и не преувеличивайте их — вот о чем я вас (обращение к присяжным) прошу. Не преувеличивайте силу человеческих способностей в изыскании раз­гадки, если таинственные условия дела не поддаются спокойной и ясной оценке, но оставляют сомнения, не устранимые никакими выкладками. Тогда, как бы ни не понравилось ваше решение тем больным умам, которые ищут всякого случая похулить вашу рабо­ту, вы скажете нам, что вина подсудимой не доказана (1890 год, дело Александры Максименко, обвиняемой в отравлении мужа).